"Когда актер, даже выдающийся, успокаивается на достигнутом, он кончается как актер" (1993 г., Знамя юности)

Примадонна нашей оперетты народная артиста Беларуси Наталья Гайда пользуется такой популярностью и известностью, какой могла бы похвастаться редкая актриса, разве что Татьяна Шмыга. Наталья Викторовна работает в театре со дня основания – почти четверть века, она, можно сказать, зеркало театра. Наверняка вас заинтересуют "секреты ее молодости".

– Начну с вопроса, связанного с моей спортивной специализацией в "ЗЮ". Уверен, что физическая культура занимает почетное место в вашей жизни. Но хотелось бы подробностей.

– Конечно, без этого нельзя обойтись, более того – невозможно состояться настоящему актеру. Крепкое здоровье, хорошие физические кондиции абсолютно необходимы. И если у тебя есть талант и понимание, как сделать ту или иную роль, но нет здоровья, то воплощение не состоится. Я никогда в жизни не делала утренней гимнастики. Лично мне подходит постепенный переход от сна к активной деятельности. Утро начинаю с чашечки кофе, а уже потом, разогревшись, приступаю к тренингу. Специфика моей профессии предполагает "включение" часов в одиннадцать. С этого часа я разминаюсь, танцую и т. п. Если у меня в это время нет репетиции, то все равно даю себе какую-то нагрузку. Плюс к этому – ходьба, движение. Обычно хожу на работу пешком. И желательно, чтобы двигательная активность была приятна – как телу, так и душе.

– Глядя на вас, утверждаюсь в мысли, что вы – как раз тот человек, которому удается все делать именно так, с приятностью.

– Во всяком случае, стараюсь этому следовать – не заставляя себя. Еще ребенком я для себя уяснила, что долг, ответственность – это не столько общественные категории, сколько личностные. Я как раз очень ответственный человек, не люблю опозданий, необязательности. Может быть, я кажусь чересчур требовательной, но не уважаю людей, не ценящих чужое, а значит, и свое время.

Как-то вскоре после свадьбы, не помню уж, по какому поводу, услышала от мужа: "Натик, ты же должна..." Мне это страшно не понравилось, и я заявила: "Запомни, дорогой, раз и навсегда: я ничего не должна. Я считаю, что все в семье проистекает из обоюдного желания сделать нашу жизнь лучше и приятнее. И больше, пожалуйста, не употребляй это слово". Мы до сих пор успешно без него обходимся. Естественно, совместная жизнь, семейные отношения налагают определенные обязанности. Но когда выполняешь их с душой, то они преобразуются в потребность.

– Если бы подобный образ мыслей и поступков распространить на все сферы бытия, включая общественно-политическую...

– ...то мы имели бы то самое высококультурное, цивилизованное общество, о котором столько говорим, как о чем-то притягательном и желанном, но якобы утопически несбыточном. А ведь что требуется? – не обнаруживать при других то свое, что в нас от лукавого, ведь каждый из нас, увы, не идеален. Если вспомнить марксов тезис "жизнь есть борьба", то действительно борьба – с самим собой. И цель ее – выглядеть, точнее, быть в этой жизни достойнее.

– Жду подтверждения еще одного ощущения: для вас с детства было естественным петь и танцевать.

– Так оно и есть. И даже не потому, что к этому имела отношение мама (она после музучилища училась в Уральской консерватории, но вынуждена была бросить: война, пришлось работать, а на руках я – совсем маленькая). В сорок четвертом меня отправили в Семипалатинск, к бабушке и дедушке, где было спокойнее и надежнее (отец работал геологом, и родители из-за этого кочевали). Там я пела, танцевала, устраивала с подружками концерты. Занималась в разных кружках в Доме пионеров.

После обычной средней школы два года подряд ездила поступать в Москву. Считала, что раз во мне что-то есть, то учиться надо непременно в столице. Если там примут, значит, самооценка верна. А иначе и не стоит связывать жизнь с искусством. Меня дважды не приняли, и тогда я поступила в Свердловский юридический институт. Среди моих педагогов был, к примеру, С.С. Алексеев, бывший Председатель Комиссии конституционного надзора ВС СССР. Но говорю не ради похвальбы. Это все равно, что некоторые артисты говорят, что учились у самого Покровского или Товстоногова, но лучше бы они об этом не упоминали.

– Кстати, прошлой весной было у меня интервью с выпускницей ГИТИСа, ныне солисткой оперы, и она тоже говорила о Покровском как о своем педагоге.

– Я догадываюсь, о ком речь. Придя сюда на пробы, она не проявила нужных для оперетты качеств: профессионального владения голосом, манер, умения двигаться. Естественно, конкурса она не выдержала...

– Так вы по образованию юрист?

– Да, защитила диплом. И даже год работала юрисконсультом в областном управлении связи. Однако еще на третьем курсе поступила на вечернее отделение консерватории – оперного вокала. Заканчивала уже стационар, "завязав" с юриспруденцией. Совмещать работу с учебой – и работой по новой специальности! – было совершенно невозможно. Ведь не успела я сосредоточиться на занятиях в консерватории, как меня приняли в оперный театр.

– Вы не забыли сценический дебют?

– Что вы! Это как проснуться знаменитой... почти. Дирижер, который вел у нас оперный класс, принес мне клавир "Укрощения строптивой" Шебалина: "Попробуйте выучить Бьянку. Только я вам ничего не обещаю!"

Разумеется, я выучила, причем основательно. Прошел год, в течение которого я побывала на премьерном спектакле и еще на нескольких. Настал и мой черед – позвонили из театра: "Говорят, вы знаете партию Бьянки. Исполнительница заболела. Могли бы завтра спеть спектакль?" Я выпалила: "С удовольствием!" – "Тогда приезжайте". Когда клала трубку, то рука дрожала. Пронзила мысль: "Что я наделала? Ведь завтра – это без репетиций, а роль еще нужно освежить в памяти". Но назвавшись груздем... На пути в театр ужасалась: "Что-нибудь сейчас забуду – и все, не видать мне сцены". Но спела все от и до. 

Перед выходом очень волновалась. Дворец дожа – верхотура, дирижер далеко, с оркестром никогда не пела. Но после первой арии, прошедшей, как я поняла, неплохо, следующего номера ждала уже с нетерпением.

Поздравив с дебютом, пригласили наутро к директору. "Вас решили взять в труппу стажером – до окончания консерватории, а там, через год, будет видно. Все будет зависеть от вас". Банальные утверждения порой вполне уместны.

– В Минске вы тоже начали с оперы?

– Да. В Белоруссию мы попали, когда мой муж победил на объявленном ГАБТом всесоюзном конкурсе баритонов (заслуженный артист РБ Ю.Г. Бастриков – один из ведущих солистов оперного театра – Б.Ч.). Ну, и я, как приложение. Год пела в опере. Хотя не очень-то была им нужна: тогда блистали такие лирико-колоратурные сопрано, как Нижникова, Златова. После четырех плодотворных лет в Свердловске это был творческий простой. Ведь там я сделала много главных партий – Людмилу в "Руслане", Марфу в "Царской невесте", Джильду в "Риголетто", а также Фраскиту в "Кармен", по которой, говорят, раньше проверяли сопрано: партия второго плана, но тесситурная, сложная. А когда в Москве на гастролях мы исполнили "Богему", мою гримуборную посетил сам Козловский и сказал, что я – шампанское. За роль Мюзетты имела в столице хорошую прессу: "подвал" с фото в "Советской культуре" – в те времена!..

И когда вышло постановление правительства о создании в Минске театра музкомедии, не раздумывая, приняла приглашение. Потому что оперетта – это мое.

Я всегда критически оценивала себя, но знала, на что способна. И мне довольно быстро удалось убедить более искушенных в новом для меня жанре коллег, что я смогу быть "на уровне". Но для этого, конечно, пришлось приложить максимум усилий. Ведь здесь, в отличие от оперы, надо было профессионализировать речевой аппарат, приучить себя к разговорному элементу оперетты. А танцы меня не пугали: чувство ритма, стиля – все было заложено с младенчества. Но не так-то просто танцевать и петь одновременно, не задыхаясь, чтобы у зрителя было ощущение неподдельной легкости. И с каждым новым спектаклем – новые задачи, творческие и технические.

Когда актер успокаивается на достигнутом, полагая, что ему уже все подвластно, он кончается как актер. Набор профессиональных умений еще не гарантирует успех новой роли. Каждый раз надо складывать ее, как мозаичный узор, да еще так, чтобы она засверкала. Поэтому важно, отрешившись от прежних достижений, или, если угодно, набора штампов (я утрирую, но опасность нести эти штампы из роли в роль достаточно велика), начинать каждую роль как бы с нуля. А ведь еще есть нечто, именуемое вдохновением, которое то ли посетит тебя на спектакле, то ли нет.

– Слушая вас сейчас, а прежде видя из зала на сцене, утвердился в мысли, что вы – человек, который и сам с интересом работает и заряжает своей энергией окружающих.

– Каждая роль и спектакль в целом становятся интересны зрителю, когда между партнерами есть не просто взаимодействие, но и взаимопонимание. Тогда этому целому подчиняются чувства, настроения людей, приходящих в театр из не слишком ласковой действительности.

Однако ансамбль, коллектив единомышленников – это недостижимый идеал. Приближение к нему дается упорным многолетним трудом, воспитанием коллектива одним человеком – творцом театра. Таковы Любимов, Товстоногов, некоторые другие режиссеры. Под их руководством люди сближаются, сплачиваются единой художественной целью. Но такой театр – редкость. На практике культурный уровень актеров разный, у каждого свое представление о художественной цели.

– Был ли "аналог" Товстоногова или Любимова в нашем театре? С кем из режиссеров вы получали наибольшее творческое удовлетворение?

– Применительно к нашему театру я не могу назвать того режиссера-лидера, который на протяжении сколько-нибудь длительного периода объединял бы нас, вел и воспитывал. Театру просто не везло. О главрежах, которые назначались на пару лет, вообще не хотелось бы упоминать: об одних – из-за кратковременности пребывания, о других – из-за, простите, бесталанности, о третьих – из-за недостатка интеллекта, даже чисто человеческого. Они не имели права называться руководителями театра, и жизнь это подтверждала. С ними расставались, к счастью, вовремя.

В периоды "безвременья" мы жили на постановках приглашенных режиссеров. Заметный след оставили Семен Штейн – постановщик классики и оперетт на музыку Юрия Семеняки (в частности – "Поет жаворонок", которой мы открывались); Вячеслав Цюпа с его стилевым разнообразием, пытавшийся и нас объединить интересом к необычному; Борис Второв, осуществивший в 1976 году первый опыт постановки советского мюзикла "Мост мечты" (он и до сих пор работает в нашем театре); Роман Виктюк, ныне всемирно известный, поставивший у нас только "Горе от ума" (но это была настоящая актерская школа!)

– Из всего это напрашивается вывод: наш театр музкомедии преимущественно актерский.

– Вы правы. Без актерского костяка мы бы не продержались. Хотя и несли потери. Ведь когда актеру нечем художественно подпитываться, его талант истощается. Я это прочувствовала на самой себе.

Да еще столько работы, что некогда бывало поехать посмотреть интересный спектакль в другом театре.

– Наталья Викторовна, прошу вас упомянуть и о партнерах.

– Тут есть опасность кого-то забыть...

– …но все равно всех не перечислить.

– Моим первым партнером в амплуа героини был Вил Бурцев, позже Константин Лосев, Владимир Линкевич. Затем более десяти лет – Григорий Харик. И вот он уехал. Это совпало с моим переходом к другим ролям. И я благодарна театру и судьбе за плавность его осуществления. Для меня поставили "Джулию", "Хэлло, Долли!", где главные роли соответствуют возрасту. Ведь молодость, увы, миновала. Но когда я играю Ангильду, которая когда-то была королевой чардаша, и меня спрашивают: "Неужели не болит сердце, что рядом ходит Сильва – молодая, красивая?", я совершенно искренне отвечаю "нет". Мне легко работать Ангильду и ощущать себя бывшей актрисой кабаре. Я это делаю с прежним удовольствием. Тем более, что могу на сцене показать, какой Сильвой была я. И вообще для меня все это естественно. В юности столь сильны были грустные впечатления от стареющих актрис, что я сказала себе: "Такой не буду никогда". Вовремя отказаться от тех или иных ролей, вопреки уговорам окружающих, а лишь повинуясь собственному чутью, – это я смогла. И оттого сейчас у меня на душе спокойно. Выходя на сцену, противоестественно пытаться убедить зрителя в том, во что сам не веришь.

– Теперь позвольте полюбопытствовать насчет вашей личной жизни. Не трудно ли в одной семье двум крупным артистам?

– Не возражала бы, если б нас было трое. Я обожаю балет, и когда дочь была маленькой, связывала с ним в мечтах ее будущее. К сожалению, уже к девяти годам Настя стала рослой, крупной девочкой. Сейчас ведь акселерация. Она закончила музыкальный факультет пединститута, преподает в школе музыку и пение. Музыкально одарена, но голос от родителей не унаследовала.

А с мужем делим житейские заботы поровну. Но взаимопонимание в высшем – мировоззренческом, духовном, смысле – самое сложное в любом браке. Однако, раз мы, отпраздновав серебряную свадьбу, "сосуществуем", значит, достигли житейского и творческого компромисса. А ведь какие каверзы подстерегают, когда критикуешь близкого человека! Я эмоциональна, не очень выдержанна, каюсь, придирчива. Могу взорваться; высказаться не ко времени. Потом соображаю, что напрасно погорячилась. А цель-то благая: чтобы он пел лучше всех, был самым гениальным актером. И слышу порой обиженное: "Все у тебя хорошие, один я плохой". Зато от моей похвалы он просто счастлив. Со временем я научилась выбирать слова. По мере возможностей бываю у Юрия Георгиевича на спектаклях. 

– А он у вас?

– Реже, в основном, на премьерах. И почти никогда – у коллег, что для меня всегда казалось странным.

– Может, требуют времени другие интересы?

– Какие там интересы... Вот у меня тоже спрашивают об увлечениях. Одно увлечение – театр!

– Хочу еще добавить о Юрии Георгиевиче. Мне он буквально поразил в "Сказках Гофмана".

– Мне очень приятно слышать о муже такое. Тем более, что там было все непросто. Ведь эту партию обычно поют басы. Они и были назначены в театре. А Юрий Георгиевич никогда никого ни о чем не просит, даже если это касается творчества ("Раз меня не видят, я сам не пойду"). Но тогда, как ни удивительно (думаю, это судьба!), он пришел к Коломийцевой (дирижер-постановщик "Сказок" – Б.Ч.) и сказал: "Татьяна Михайловна, мне кажется, я бы спел Злого Гения". Она пристально на него посмотрела и... доверие было оправдано на сцене. Но, например, Онегина Бастриков принципиально не поет из-за невысокого роста.

– Как раз на одном из спектаклей "Евгения Онегина" мы с вами и познакомились. Спектакль был чудный: пели Шупенич и ваш дебютант Петров. Как он вам в роли Онегина?

– Владимир Петров мне понравился. Хорошо поет, чувствует фразу, не сделал ни одного лишнего движения. Молодец.

– "Он уважать себя заставил"?

– Именно. Удачное "приобретение" для нашего театра.

– Благодарю вас за истинное удовольствие от общения. Пусть ваше творческое долголетие продлится столько, сколько вы сами пожелаете.