Да здравствует Гайда, виват! (Сергей Коробков, "Страстной бульвар, 10", 2019)

Да здравствует Гайда, виват!

Еще студенткой четвертого курса Уральской консерватории Наталья Гайда дебютировала на сцене Свердловского театра оперы и балета, спела там добрый десяток ведущих партий - от Марфы в "Царской невесте" Римского-Корсакова и Людмилы в "Руслане и Людмиле" Глинки до Мюзетты в "Богеме" Пуччини и Церлины в "Дон Жуане" Моцарта. Но неожиданно для многих уехала за мужем в Минск, где спустя год службы на академических подмостках Большого театра БССР подалась в труппу Музыкальной комедии. Поклонники, а их с конца 1960-х все пребывало - и в Свердловске, и в Минске, посчитали такой поворот беспечной (слово - запомним) выходкой певицы, объявившей, что в Белорусской опере и без нее много хороших певиц на положении лирико-колоратурного сопрано, а во вновь образованной Музкомедии ей едва ли придется себя чем-то стеснять, да и с кем-то конкурировать: в новом театре все можно начать с чистого листа.

И она - начала, забыв о кокошниках и сарафанах из русских опер и отложив в сторону западные партитуры с нагромождением фиоритур и сложносочиненных каденций. Вместо покорно тающей Снегурочки и смиренно молящей отца Джильды ("Риголетто" Верди) на сцене объявилась отважная разведчица Ирина в героической комедии Юрия Семеняко "Поет "Жаворонок" - первом спектакле нового минского театра. Тут было все: партизаны и фашистские оккупанты, полесье и гестапо, советские лейтенанты и немецкие штурмбанфюреры, а в финале прямо в зрительном зале происходила встреча отряда Красной Армии с мужественными бойцами подполья. Сюжет пьесы Нины Калаптур лихо косил под "Молодую гвардию" Александра Фадеева, а героиня Натальи Гайды певица Ирина, она же - фройляйн Ирэн, напоминала легендарную Любку Шевцову. Ежевечерние свои концерты на сцене кабаре она начинала одним и тем же напевом: "Я - жаворонок", давая тем самым сигнал товарищам-партизанам: "Можно действовать". И они действовали: взрывали мосты, бросали бомбы, жгли немецких гадов, а Ирина, мечтая о встрече с любимым - командиром партизан Дмитрием, все повторяла: "Я - жаворонок". Хор нового театра оставался неукомплектованным, оркестр - не полным, газетчики ругали режиссера за то, что немцы в спектакле вышли колоритнее и мощнее партизан, а автора - за откровенные вирши в романсе героини ("Я не птица, я певица, / В том моя беда. / Нет, я птица, птица, птица, / Птица без гнезда... / Жаворонок, жаворонок, / Птичка неземная, / Жаворонок, жаворонок, / Птичка полевая"). Спектакль походил на откровенную копию стандартной советской музкомедии, какой не один год подряд идеологи режима старались подсидеть "Сильв" и "Мариц", "Мистеров Иксов" и "Фраскит" - всю венщину, бесконечно далекую от идеалов первого в мире социалистического государства. Но было в этом спектакле нечто, что извиняло промахи неофитов, несовершенства материала и банальность режиссерских приемов.

В этом спектакле была Гайда. Ее приход на опереточную сцену, счастливо совпавший со строительством нового в Белоруссии театра, произвел эффект разорвавшейся бомбы. История уже знала подобное, когда в начале 1950-х в московской "Фиалке Монмартра" дебютировала Татьяна Шмыга, но та вела преимущественно другие роли - не венских обольстительниц, не див, а больше - современниц: Тонь, Тань, Люд и Зюк. Шмыга меняла стиль на одной территории жанра, Гайда - на другой. У Шмыги за плечами был ГИТИС, Гайду в ГИТИСе прокатили, но приняли в консерваторию. Шмыга подумывала стать юристом, Гайда до вокальных классов своей alma mater окончила Свердловский юридический институт. Шмыга пела актерским голосом с самого начала, безупречная по вокальной школе Гайда свои искусные pianissimo и sforzando подчиняла актерской стихии оперетты и музкомедии, не унижая академического вокала, но и не превращая его в фетиш. Гайду, которая современные роли тоже играла, сразу окрестили белорусской Шмыгой, но Шмыгу никогда не называли московской Гайдой, и все потому, что новые краски, новые интонации, новый стиль они нашли в разных пьесах, разных партитурах, разных героинях, хотя их роль в апрегрейде легкого жанра, конечно, равновелика. По сути, обе произвели революцию, но на несхожих полюсах. Совпадений в классическом репертуаре (как и в индивидуальностях) оказалось мало: Виолетта в "Фиалке Монмартра", Розалинда в "Летучей мыши" Иоаганна Штрауса, отчасти - Элиза Дуллитл в "Моей прекрасной леди" Фредерика Лоу. Плюс несколько ролей в музыкальных комедиях.

Гайда в отличие от Шмыги была и остается героиней. За немалую свою артистическую жизнь она сыграла в пяти постановках "Сильвы" Имре Кальмана, и лучшей среди них, режиссерски выразившей ее восхитительную индивидуальность актрисы-звезды и актрисы-дивы оказалась версия Вячеслава Цюпы, осуществленная в 1986 году. Тогда все сошлось вокруг нее, собралось штрихами и нюансами, как на портрете в полный рост. Стать ее Сильвы определялась исключительно артистическим достоинством - достоинством Актрисы, для которой нет ничего важнее и ценнее в жизни, чем сцена, подмостки, зрительный зал и любовь публики. "Ты - актриса, Сильва", - говорил ей тертый калач Ферри, и она гордо вскидывала голову, стряхивала с себя одним ее поворотом навалившуюся душевную муку, подавалась вперед - словно от света софитов, вспыхнувших тут же теплым светом судьбы. И кажется, вот это - "Я - актриса. Актриса. Актриса!" - она повторяла как заклинание, когда размолвка с любимым затмила театральный свет, и она, не зная, что делать дальше, опускала ладонь под струю маленького фонтанчика, чтобы услышать шипение раскаленных нервов, а оттуда, из-под бьющей в руку воды шипело: "Ты - актриса. Актриса! Актриса!!!". Тогда гордо вскидывала голову, и свет уже никуда не плыл, а освещал дорогу, предназначенную судьбой.

По сути, тема Театра и тема актерского преображения (перевоплощения - конечно же, тоже) стала главной в творчестве Натальи Гайды с самой первой роли - подпольщицы Ирины, подававшей с эстрады кабаре свои позывные: "Я - жаворонок". Потом была Виолетта в "Фиалке", мечтавшая в богемных кварталах Монмартра о сцене, дальше - крепостная актриса Наталья Батманова в "Холопке" Николая Стрельникова. Были певица Сильва и примадонна Парижского варьете Одетта Доримонт в "Баядере" Кальмана...

Гайда, приспустив своих примадонн-героинь-див-актрис с пьедесталов и наградив их проникновенно-чувственным лирическим голосом, отказалась от маски как их вечного прототипа, заставила рефлексировать, тушеваться и переживать, а не кутаться в дорогие меха и по-опереточному вздыхать от любовных неурядиц. Все эти глянцевые стереотипы, вся эта маскарадная кукольность вкупе с бесконечными слоями грима и опертыми на диафрагму пениями-рыданиями-ламентациями были ею безжалостно изгнаны оттуда, где прирастали усилиями многих и многих жриц сцены и не вызвали уже ничего, кроме иронии и насмешки. Она поснимала со своих героинь маски и вернула им живые лица. Она дала им человеческий голос и расслышала в них пульс.

Но она сумела и не переборщить, не переусердствовать, не нагрузить оперетту мхатовщиной и оперностью. Она нашла тон, манеру, меру остранения и всегда остается собой, сплетая невидимые кружева роли с помощью двух, казалось бы, непримиримых школ - представления и переживания.

Ее дар легок, по-моцартовски беспечен (повторим, наконец, припасенное слово), ее голос всегда молод и по-прежнему рвется ввысь, в ее новых "возрастных" ролях-лицах чудится прищур сыгранных давно персонажей: в Черепахе Тортиле ("Буратино.by" Алексея Рыбникова) - Тома Кенти и Принца Эдварда ("Играем в Принца и Нищего" Юлия Кима-Александра Журбина), в Розе Песочинской ("Свадьба в стиле ретро" А. Журбина) - Джулию Ламберт ("Джулия" Владимира Кондрусевича), в Енте ("Шалом алейхем! Мир, вам, люди!" Олега Ходоско) - Долли Леви ("Хэлло, Долли!" Джерри Германа).

На сцене Белорусского музыкального театра Наталья Гайда без года 50 лет. Ассоциация музыкальных театров России удостоила ее приза "Легенда" в 2017 году.

Сергей Коробков
"Страстной бульвар, 10" № 10-220/2019